— Ну хорошо, — сказала Таня, — а на сборе в чем ты увидел новую психологию? В том, что наши ребята сочувствуют негру? Но ведь надо быть зверем, фашистом, чтоб…

— Погоди! Погоди! — прервал весело Коля. — Не только в этом… во всем. Я про Гладкова теперь прямо скажу: вот такие ребята нам и нужны в комсомоле.

Он замолчал, глядя, как струятся снежинки, мелькают, вьются и, покружив, устилают землю белым покровом. Вдруг, вздымая столбы снежной пыли, промчится ветер вдоль улицы, в мутной мгле тонут люди, трамваи, дома. Ветер улегся, снова тихо струятся снежинки.

Хорошо!

А в это время, исколесив переулки и улицы, Саша Емельянов плелся домой. Долго же он добирался до дома, бедняга!

Вьюга мела. Что-то тонко свистело в водосточной трубе. Ветер поднял и понес тучу снега, уложил ее поперек мостовой и кинулся на молодые озябшие саженцы. Они стояли вдоль тротуара, сиротливо вытянув голые прутики веток. Ветер трепал их и рвал, обледеневшие прутики отзывались сухим, смутным шорохом.

Качались огни фонарей.

Глава XVI. Как ты жил без меня?

Какой угрюмой тишиной встретил мальчика дом! Как будто все вещи, стены и окна, за которыми металась вьюжная ночь, сговорились молчать и притворяться чужими.

Тяжело на душе!

Мальчик сел к столу, сгорбив плечи и сжав кулаками виски. В этой позе отчаяния он просидел довольно долгое время.

Потом надо было все-таки приготовить уроки. Вечер тянулся пустой, томительно длинный, печальный вечер, без друзей и надежд.

А когда пробило десять часов и стало ясно, что Гладковых ждать бесполезно, Саша заснул. Он спал крепко. Ему снилось или сквозь сон показалось, что в маминой комнате вдруг вспыхнул свет, словно зажглось среди ночи яркое солнце. Может быть, это было не солнце, а лампа под желтым абажуром? Отворяясь, скрипнула дверь, протянулась дорожка, по дорожке из света к Сашиной кровати бесшумно приблизилась мама.

Боясь спугнуть сон, Саша со вздохом зарылся глубже в подушку.

Он прогнулся, когда на дворе стоял день. Метели как не бывало. На утреннем небе с еще не остывшими следами зари выделялись отчетливо линии крыш, труб, антенн. Что-то бодрое, праздничное было в этой четкости линий, в нежном сочетании красок — голубой, розовой, белой.

Ощущение воскресного утра охватило Сашу. Вскочить, включить радио! Надо приготовить коньки или сначала прочесть «Юмор» Чехова. Вчера Юрка Резников в большую перемену читал эту книгу и хохотал.

Но Саша вспомнил «вчера» и не вскочил. Он тихо лежал, пока не услышал движение в маминой комнате. Только тогда он увидел на этажерке кожаный шлемик. Значит, ночью ему не приснилось — она верно приехала.

— Мама! — закричал Саша, так высоко подскочив на кровати, что все пружины запели.

Радость!

Знакомый халатик, рассыпанные по плечам мокрые после ванны волосы. Саша прижался щекой к влажным прядям.

— Мама!

— Здравствуй, Саша! Ну, как жил?

В это время Агафья Матвеевна внесла чайник. Саша быстро оделся и принялся хлопотать. Он метался от буфета к столу и так азартно хозяйничал, что не успел ответить. Он хитрил с самим собой и оттягивал время.

Если б еще мама не такой веселой вернулась!

За завтрак сели втроем. Саша был рал: может быть, Агафья Матвеевна намекнет — вот, мол, что-то случилось. Она могла вчера догадаться по его виду.

— Как он здесь без меня? — спросила мама смеясь.

Вопрос задан был для того, чтобы доставить удовольствие Агафье Матвеевне — ей, наверное, не терпелось пожаловаться на что-нибудь. Например, Джек вечерами скулил. Но, к великому огорчению Саши, Агафья Матвеевна не была расположена его разносить. Она лаконично ответила:

— Жил. Ничего.

Высоко держа в растопыренных пальцах блюдечко, Агафья Матвеевна не торопясь, обстоятельно пяла чай и между прочим докладывала хозяйке о том, что, казалось ей, требовало обсуждения в первую очередь.

— …На свеклу полтинник. Баранок к чаю покупала, считайте еще шесть с полтиной.

Эта деспотическая старуха способна была отчитываться целый час. Попробовали бы ее не дослушать! Мама, конечно, не решалась прервать поток красноречия и сидела за столом с таким задумчивым видом, что польщенная вниманием Агафья Матвеевна разливалась соловьем. Ее хозяйственным сметам не видно было конца. Вдруг она опустила блюдце на стол и, насупив брови, грозно умолкла.

— Да? Что? — застигнутая врасплох, быстро спросила мама.

Но старуха уже успела разгневаться:

— Мимо ушей слова пропускаете. С вами говорить — время попусту тратить!

Поджав губы, она собрала посуду и, оскорбленная, удалилась из комнаты.

Мама вздохнула:

— Золото наша Агафья Матвеевна! Вот рассердилась ни с того ни с сего.

Но, кажется, мама была втайне довольна тем, что может теперь без помехи, свободно подумать о чем-то своем. Она прошлась по комнате, перебрала на письменном столе стопку книг, заплела в косу и уложила еще не просохшие волосы.

Саша видел серьезное, строгое выражение маминых глаз. Она о чем-то сосредоточенно думала. Она даже не замечала, что вот уже столько времени они вдвоем с Сашей молчат.

Что произошло в маминой жизни?

— Мама, как твоя операция?

Она обернулась, и прежде чем Саша услышал ответ, он понял по ее спокойному, глубокому взгляду, что все хорошо. Она присела на диван, где в уголке, подобрав ноги, неловко съежился тихий мальчик.

— Здоров ли ты, Саша?

— Здоров! Абсолютно!

Саша постарался изобразить на липе веселую бодрость, расправив плечи типичным спортсменским движением. Однако ему довольно трудно было смотреть маме прямо в глаза. Что-то в нем требовало: «Надо сейчас же сказать!» И что-то удерживало: «Нет, нельзя сейчас говорить!»

— Саша! Как у тебя? Благополучно? Как в школе?

Сердце бешено застучало в груди: «Сказать!» Но мама знакомым ласковым жестом откинула со лба его волосы и, посмеиваясь над своими тревогами, заговорила негромко:

— Вчера ночью подъезжаю к дому, и отчего-то мне стало страшно: вообразила вдруг, что без меня здесь случилось плохое. Вхожу — вижу, ты спишь. Забавный ты, Саша, во сне: уткнулся носом в подушку, посапываешь. И сразу отлегло от души. А у меня, Саша, радость: очень удачно прошла операция. Случай был трудный на редкость. Да, мы добились победы, теперь это можно признать.

«Нельзя говорить о вчерашнем. Нельзя!» пронеслось у Саши в уме.

Он сидел неподвижно, вперив, как гипнотизер, глаза в одну точку. Горло перехватила тоска. Саша боялся вымолвить слово, он чувствовал, что расплачется, лишь начнет говорить. К счастью, в соседней комнате зазвонил телефон, мама ушла.

— Сейчас выслали? Да, да, готова! — услышал Саша оживленный мамин голос. — Устала? Нет, ничего.

Очевидно, за ней высылали машину.

Она вернулась к Саше уже одетая, и в лице ее, побледневшем за эти несколько дней, и в немного запавших глазах светилась радость.

— Не удалось нам досыта наговориться, Сашук, вызывают на совещание. Но я даю тебе слово, в первый же выходной мы с тобой улизнем покататься на лыжах. За город, в лес. Подальше. А завтра, Саша, я делаю доклад в Академии наук. Пора обнародовать результаты десятилетней работы. Еще один шаг вперед. Этот шаг снова сделали мы, советские люди!

Под окном, во дворе, загудела машина.

Мама подошла к Саше, взяла руками его голову и, откинув, заглянула близко в глаза. Должно быть, что-то она увидала в глубине его глаз, что смутило и испугало ее.

— Что с тобой, Саша?!

Под окнами надрывался гудок.

— Мама! Ты опоздаешь! — закричал Саша в преувеличенном страхе. — Собирайся живей!

Он бросился искать ее перчатки, портфель, изо всех сил стараясь казаться беспечным, счастливым.

— Что со мной? Ха-ха-ха! Ничего! Ты вернулась, а я-то подумал, что снишься! Как смешно! Ну, скорее же, мама!

Саша торопил ее, суетился и никак не мог успокоиться, пока за ней не захлопнулась дверь.